Первомайские выходные в городе Колпашево не задались: из-за паводка правый берег реки Оби обрушился. И неожиданно местные жители обнаружили массовое захоронение. По дыркам от пуль на черепах они сразу поняли, что это останки расстрелянных. По некоторым оценкам, число похороненных в размытых рекой могилах составляло 4000 человек. Когда об этом узнали власти, они решили быстро избавиться от трупов. Как КГБ и партийные чиновники смыли следы трагедии, рассказывает «Холод».
Колпашево — небольшой город в Томской области в 270 километрах на северо-запад от областного центра, вниз по реке Обь. 1 мая 1979 года там, как и во всем Советском Союзе, отмечали День международной солидарности трудящихся. Был выходной, и в городе проходила праздничная демонстрация.
После нее многие жители Колпашева собрались на берегу реки Оби. Ночью с 30 апреля на 1 мая из-за паводка течение реки усилилось, и высокий песчаный берег начал осыпаться. В обнажившемся откосе стали видны человеческие останки.
«Люди шли с демонстрации и увидели жуткую картину. Жертвы плыли вниз по течению Оби. Весть быстро распространилась по городу», — говорила жительница города Агафья Горовцева-Горновская.
«Вода подмывала яр снизу, берег осел метра на три, получился уступ <…> Сверху метр земли, а дальше шли трупы в куче — шириной метров пять», — рассказывал житель Колпашева Владимир Колесников, один из первых очевидцев.
Собравшиеся стали вытаскивать и рассматривать трупы. «Интересно же было — откуда это люди-то», — говорил Колесников. Впрочем, жители Колпашева быстро разгадали эту тайну: ведь трупы были просто закопаны в землю без гробов, а иногда и без верхней одежды. На некоторых были нижние рубахи и кальсоны. А в черепах — «во всех черепах без исключения», как вспоминал Колесников, — были дырки.
«Старая милиция» — так называли в народе район, где нашли захоронение. Хоть в 1979 году там уже ничего не было, когда-то в этом месте располагалось отделение милиции, а до него — в 1930-х годах — Нарымский окружной отдел НКВД с внутренней тюрьмой.
«Но людей было много»
«Я позвонил в милицию, но в первый раз не приехали. Не поверили, что ли? Приехали на следующий день, когда я позвонил во второй раз…» — рассказывал следователям житель Колпашева Алексей Чернов. Другие свидетели тоже жаловались, что милиция действовала медленно.
Заместитель начальника Колпашевского отдела внутренних дел Эрнест Вальтер и эксперт-криминалист Николай Панфилов в тот день были за городом. Как вспоминал Панфилов позже, им по рации сообщили, что на берегу Оби кто-то из горожан обнаружил два трупа. По его словам, они отправились на место происшествия.
Милиционеры не рискнули спускаться по крутому обрыву непосредственно к останкам и лишь сфотографировали увиденное. «Я рассматривал их сверху. Трупы находились метрах в двух от моих ног. Это были трупы двух мужчин, одетые в холщовое белье, рубаху и кальсоны», — говорил Панфилов.
Возможно, целых трупов действительно было всего два, но, по словам очевидцев, останков было гораздо больше. «Вот если живых людей наложить, мясо исчезнет — кости уплотнятся насколько — невозможно сказать, сколько там было людей. Но людей было много», — рассказывал спустя годы житель Колпашева Владимир Панов.
Местная жительница Лилия Макоед вспоминала, что видела детские черепа.
«Даже в маленьких головках тоже были пульки <…> Были маленькие, детские головки и валеночки небольшие — ребенку, может, три-четыре года…» — говорила она.
Милиционеры проинформировали местное отделение КГБ. К этому времени о том, что на месте бывшего здания НКВД нашли трупы с пулевыми отверстиями в затылке, знал весь город. Однако на месте никаких мер не предпринималось — жители города, по их словам, в течение нескольких дней ходили к яру. Желающие спускались к открывшейся расстрельной яме.
«Одна женщина опознала вязку носков, она мужу вязала носки с конским волосом. Многие плакали, говорили, что свозили сюда народ со всего Нарыма, сюда свезут, а дальше куда — никто не знал… Были трупы не только мужские, но и женские… можно было родным опознать, только что сплюснутые», — вспоминала Макоед.
Ямы Большого террора
Согласно административному делению 1930-х годов, Колпашево было административным центром Нарымского округа — одного из главных регионов политической ссылки. Сюда ссылали как репрессированных по политическим мотивам, так и семьи раскулаченных. С началом Большого террора они — граждане, уже находящиеся на учете органов безопасности, — получали новые большие сроки или смертные приговоры.
Но по протоколу после ареста нужно было провести хотя бы формальное следствие. Для этого арестованных доставляли в окружной отдел НКВД с его внутренней тюрьмой, из которой многие уже не выходили. Точное число жертв расстрелов, проведенных там, неизвестно. Томское отделение «Мемориала» приводило оценки в 4000 человек. В 1990 году удалось составить именной список казненных в колпашевской тюрьме из 1445 имен.
Когда в НКВД строили объект в Колпашеве в начале 1930-х годов, они вряд ли рассчитывали, что он превратится в массовый расстрельный конвейер. Поэтому позже чекистам приходилось «импровизировать». Согласно показаниям бывшего работника колпашевского НКВД Бориса Меринова, сначала расстрельные ямы вырывали на дворе. Но когда заключенных стало больше, ямы оборудовали непосредственно в камерах. Тюрьма была построена из дерева, и для выкапывания ямы необходимо было просто разобрать пол, а когда она заполнится до определенного уровня — настелить доски заново.
Расстрелы, по словам Меринова, производились в пищеблоке — скорее всего, пол и стены в кухонном помещении были облицованы материалом, который можно было быстро отмыть от крови. Здание было обнесено высоким забором, который скрывал происходящее от местных жителей — они могли об этом лишь догадываться.
В размытых рекой могилах были похоронены 4000 человек
Но когда берег обрушился, все догадки подтвердились. В городе при этом продолжали жить потомки ссыльных и репрессированных (и некоторые жертвы преследований тоже оставались живы).
Колпашевец Леонид Пугачев вспоминал: «Когда мы спросили, нам сказали: там старое захоронение. Но мы так и не решились подойти. Почему не решились подойти? Потому что приятель мой, прораб, Отмахов, он мне несколько раз рассказывал, что отец его сидел в 1937-м в этой милиции, а потом исчез. Поэтому как-то было мне неприятно сказать: пойдем, посмотрим…»
Первый ход властей
Информация о захоронениях дошла до радиостанции «Голос Америки», которая в начале мая 1979 года передала новость в эфир. После нескольких дней растерянности зашевелились и представители партии. Томский обком КПСС — то есть фактически высший орган власти в области — тогда возглавлял Егор Лигачев. Согласно его показаниям, когда он получил информацию об обрушении Колпашевского яра, решил сообщить о случившемся в Москву.
Первым собеседником Лигачева был Михаил Суслов — влиятельный член Политбюро, ответственный за вопросы идеологии. Суслов, который уже знал о событиях в Колпашеве из доклада по линии КГБ, сообщил, что делом должен заниматься комитет безопасности и, по его мнению, партийным органам не следует никаким образом вмешиваться. Позже Лигачев поговорил и с председателем КГБ Юрием Андроповым, который также твердо подчеркнул, что делом занимается его ведомство.
Впрочем, эти показания Лигачев давал в 1990 году, когда дело расследовалось прокуратурой и ему крайне важно было показать непричастность партийных структур к принятым вскоре решениям.
В Колпашево в первые майские дни приехали как офицеры КГБ, так и представители обкома партии: например, один из секретарей обкома Бортников и глава томского управления КГБ Иванов. Из Москвы прибыл начальник одного из отделов КГБ генерал-майор Фокин. После этого власти начали предпринимать первые организованные действия.
У обнажившихся расстрельных захоронений 2 или 3 мая установили заграждение. Рядом дежурили наряды дружинников, отобранных Колпашевским горкомом КПСС из числа проверенных кадров.
«Там стояло оцепление, ходил милицейский катер, никого не подпускал туда. Ну, а люди подходили и говорили, что вот, так и так, коммунисты прячут концы в воду…» — говорил местный житель Пугачев.
Версия для населения
В это же время нужно было объяснить людям, откуда взялись трупы. Отрицать, что в ямах лежат жертвы расстрелов, после того как горожане своими глазами увидели простреленные черепа, было невозможно. Поэтому горожанам рассказали, что в этом месте закапывали расстрелянных в годы Великой Отечественной войны дезертиров. Геннадий Востров, прокурор Колпашева в 1979 году, рассказывал, что работники правоохранительных структур получили четкие инструкции говорить горожанам именно это.
Официальную версию донесли до общественности на специальном собрании актива в горкоме КПСС. Старожилы Колпашева действительно знали, что далеко не все, когда призывали в Красную армию во время ВОВ, шли туда с энтузиазмом. В таких глухих местах сбежавшие от призыва старались укрыться в тайге, сбивались в группы и занимались воровством и грабежами, чтобы добыть одежду и продукты. Отношение к ним было иное, чем к жертвам Большого террора. Можно было сказать, что они понесли наказание по законам военного времени.
Но местные жители в эту версию не поверили. «Нас собрал секретарь горкома партии города Колпашево Виктор Николаевич Шутов, собрал расширенный актив в горкоме партии и сказал: товарищи, так и так, да, действительно, ходят разговоры, что вскрытая могила — 1937 года… Он говорит: только эта могила не 1937 года, а времен войны, это были расстрелянные дезертиры войны. Наводящих вопросов не задавали, потому что люди уже знали, что там видели женщин…» — говорил Пугачев.
Бывшая в то время членом КПСС Анна Белягина тоже вспоминала эту встречу. По ее словам, она сказала Шутову, что он врет. «Я помню, что дезертиров во время войны судили публично, о том, чтобы кого-то расстреляли, никаких разговоров не было. Направляли [штрафников-дезертиров] в штрафные роты», — пересказывала она свои слова спустя года.
В 1990 году опрошенные функционеры КГБ и партийных структур давали показания, что версия о дезертирах родилась не на пустом месте и они действительно получили подобные данные, когда стали выяснять, кто же мог быть захоронен на берегу Колпашевского яра. Это может быть частично верно: в условиях советской секретности точной документальной информации о событиях как 1937 года, так и 1940-х годов не имел никто.
Но как рассказывал Меринов, работавший в Колпашевском НКВД в годы Великой Отечественной войны, пойманных дезертиров быстро этапировали в Томск, и никакой необходимости устраивать массовые тайные расстрелы на берегу Оби не было. Кроме того, власти были заинтересованы в показательной расправе над дезертирами — чтобы запугать потенциальных призывников. Поэтому проходившие над ними процессы особенно не скрывали.
Параллельно решили распространить и другую версию — что это были захоронения Гражданской войны. Якобы на берегу могли быть похоронены жертвы расстрелов тех времен, осуществленных белой армией. Но на территории Колпашева в 1918–1919 годы не было даже отделения контрразведки Колчака, которая могла бы осуществлять такие приговоры.
Впрочем, из других показаний, полученных в 1990 году, следует, что власти знали, что скрывается под Колпашевским яром. Повод для беспокойства у них появился уже в конце 1950-х годов — тогда Обь изменила течение и начала подмывать берег в Колпашеве, подбираясь к старой территории тюрьмы НКВД. Старые кадры, продолжавшие работу в органах, сигнализировали об опасности в Москву.
Петр Костырев, возглавлявший горком Колпашева с 1956 по 1966 годы, рассказывал, что в 1965 году получил секретный пакет, который привез к нему работник Томского управления КГБ. В нем говорилось о том, что нужно провести особые работы в старом здании НКВД, которое еще стояло на своем месте.
«Этот товарищ мне рассказал, что в здании окружного ОГПУ–НКВД работала в 1937 году “тройка” (орган внесудебного вынесения приговоров в СССР в конце 1930-х годов. — Прим. “Холода”) и <…> в этом же здании приводилась в исполнение высшая мера наказания — расстрел», — рассказывал он.
Тогда, по словам Костырева, приехали солдаты стройбата и начали вынимать останки из-под здания. За работой следили сотрудники КГБ, командированные из Москвы и имевшие на руках архивные данные о тюрьме.
Однако общее количество расстрелянных было столь велико, что полностью очищать яр КГБ не решился — у местных же властей не было средств, чтобы забетонировать берег. В итоге в 1968 году, когда сотрудники КГБ окончательно разобрали здание, под видом геологических работ там забурили предполагаемые места массовых могил и засыпали скважины едким натром (сильной щелочью).
Свидетелем этих работ стал Николай Снегирев — в 1968 году он был участником студенческого стройотряда. По его словам, они использовали бревна разбираемого здания НКВД для постройки общежития медучилища в Колпашеве.
«Когда мы закончили разбирать верхний этаж здания НКВД где-то в июле месяце, появилось пять человек на территории, огороженной рядом со зданием НКВД. Парни были все в спортивных костюмах, все имели атлетический вид, возраст был где-то лет 35, один был постарше, ему было лет 45 <…>. Работали они где-то дней семь. После окончания работы сделали планировку участка, бульдозер сравнял грунт. Буровики ходили за ним и собирали кости, кости куда-то увозили на автомашине <…> Я понял, что эти “геологи” уничтожали тогда захоронения расстрелянных в НКВД», — рассказывал он.
Решение созревает
В 1979 году проблему необходимо было решать в кризисном режиме. Этим должна была заниматься на месте импровизированная группа функционеров КГБ и обкома КПСС, направленных в Колпашево из Томска. Единственным представителем Москвы в этой группе был генерал-майор госбезопасности Петр Фокин.
Кто принимал решение о том, что делать с трупами, неизвестно. Александр Бортников, присланный в Колпашево по линии обкома, в показаниях 1990 года настаивал, что не имел отношения ни к каким решениям, а все вопросы находились в руках представителей КГБ. Однако делегированный в Колпашево начальник Томского управления КГБ Ким Иванов утверждал, что решения принимались коллегиально — партийным начальством, городскими властями, КГБ, милицией и прокуратурой.
Впрочем, по его словам, принятое в итоге решение родилось в КГБ: «Мне позвонил начальник пятого отдела Управления КГБ по Томской области Давыдов и сказал, что, на его взгляд, единственный выход из создавшегося положения — подмыть берег и, спровоцировав обрушение большой массы земли, утопить ею трупы в воде. Это было его предложение».
Разговор с Давыдовым Иванов относит к 10 мая. Это не до конца подтверждается другими показаниями, собранными в 1990 году прокуратурой: из них следует, что решение смыть трупы в воду могло быть принято раньше.
Иванов также утверждал, что генерал КГБ Фокин был прислан из Москвы, чтобы «проконтролировать, действительно ли принятое решение — единственно возможное».
Владимир Черепанов, капитан теплохода ОТ-2010, который направили для участия в операции, сообщал, что его вызвали в капитанство Томского порта уже в первые дни мая, где в присутствии офицера КГБ его спросили:
«Нас интересует качество вашего теплохода. Можете винтами мыть берег?»
11 мая теплоход пришел в Колпашево и капитан получил задание. Нужно было придумать, как при помощи буксира и тросов удержать теплоход строго перпендикулярно течению реки, направив винты к берегу.
Одновременно начальник Колпашевской милиции поручил передать местному отделению КГБ нескольких офицеров на моторных лодках. Штатных малых судов милиции для выполнения задуманных работ показалось недостаточно, и в операции задействовали личные лодки сотрудников.
Вскоре милиционерам объяснили суть задания — по реке могут поплыть трупы. Их следует отлавливать, привязывать к телам груз и топить на фарватере Оби. Сотрудники КГБ снабдили милиционеров перчатками, выдали мотки проволоки, затем на складе металлолома были отобраны болванки нужного веса. КГБ позаботился также о снабжении частных лодок горючим за счет комитета.
Долгий обвал
11 мая теплоход капитана Черепанова получил команду включить винты. На борту находился один из заместителей начальника Томского управления КГБ Иванова полковник Петроченко, руководивший операцией. Команда, по словам капитана Черепанова, получила указание не выходить на борт и отключить бортовую радиосвязь. Всю координацию по портативной рации осуществлял Петроченко. Моторные лодки милиционеров вышли на реку. Подмыв берега начался.
В Обь стали обрушиваться тонны песчаного грунта вместе с останками и целыми трупами. Большинство останков, как и предполагали разработчики, оказались погребены под тоннами рухнувшей земли, однако некоторые трупы всплывали, и их действительно ловили и затапливали.
Экипажи лодок не успевали выловить все трупы. Позже Иванов и Бортников отрицали, что давали указания топить трупы, однако показания многих участников операции говорят об обратном.
«Сверху земля была еще мерзлой, а ниже, ближе к уровню воды, грунт был талый… В срезе яра была одна яма — захоронение. Отбойной волной начали мыть берег. Мыли часа два. Сначала падали кости. Когда содержимое ямы обвалилось, проявились темные прямоугольники <…> Трупы из ямы стали падать в воду. Мерзлый верхний слой земли обваливался большими глыбами по мере размывания нижнего талого слоя грунта. Мыли с 11 по 15 мая круглосуточно», — говорил капитан Черепанов.
Иванов также признавался, что по первоначальным расчетам закончить размыв предполагалось за несколько часов, однако смерзшийся грунт держался прочно. Поэтому теплоходу пришлось работать почти неделю, фактически не прекращая круглые сутки.
Функционеры КГБ, понимая тяжесть ситуации, решили поддержать экипаж. В частности, по словам Черепанова, по распоряжению Петроченко команду всю неделю кормили мясом (в реальности советского дефицита, особенно в глухой провинции, это была невиданная щедрость). После окончания работ экипаж премировали: в Томском управлении КГБ капитану Черепанову выдали приемник «Томь». Рассказывал Черепанов и о других подарках и премиях:
«Механику — часы, штурману — часы, мотористам — приемник “Альпинист”, женщинам — по 20 рублей».
На этом история с размытым захоронением не закончилась, ведь часть останков не смогли перехватить, и они уплыли вниз по Оби. На реке шло половодье, и течением их разнесло далеко от Колпашева. Часть тел перехватили быстро, но некоторые запутывались в прибрежных зарослях или оседали с отступлением воды где-то на берегу. Оперативные группы выезжали по таким сигналам в течение всего лета 1979 года. Обнаруженные тела хоронили без каких-либо следственных действий.
Следствие, возбужденное в 1990 году Томской прокуратурой, окончилось ничем. В 1991 году следователи считали, что в действиях офицеров КГБ, руководивших уничтожением могил, содержатся признаки преступления. Однако расследовать их действия должна была Главная военная прокуратура. В 1992 году, уже не в СССР, а в независимой России, она прекратила дело «за отсутствием в чьих-либо действиях состава преступления».